Духовное окормление монашествующих и мирян

Иеросхимонах Амвросий безгранично любил Господа. По любви к Нему он покинул мир и стал на путь нравственного совершенствования. Но как любовь к Богу в христианстве неразрывно связана с подвигом любви к ближнему, так и подвиг личного совершенствования и личного спасения у старца никогда не отделялся от подвига его служения миру.
     Старческое служение о. Амвросия прежде всего началось с окормлении братии Оптиной Пустыни. Старец любил свою обитель и ее питомцев. Каждый из братии поверял старцу свою душу. Случалось ли какое искушение, возникало ли какое-либо недоумение или сомнение – со всем этим инок шел к старцу, все рассказывал ему и получал утешение. Если нападало на монаха уныние, отчаяние или он не мог найти места от какой-либо мысли, не зная, что делать, то шел к старцу – и получал душевный мир и покой. Помимо келейных признаний, по примеру прежних старцев, о. Амвросий делал общее исповедание помыслов и дел. Хилый и больной, выйдет старец к братии, которая после вечернего правила сходится к его келье, сядет и начинает беседовать. Тут и идет общее, во всеуслышание, исповедание: «Я враждую на такого-то, я возгордился тем-то, я то-то помыслил, я то-то сделал». Тут же и прощение, тут же наставления и мир.
     Особенно внимателен и отечески попечителей был о. Амвросий к новопоступившим в монастырь и к новоначальным монахам. Многие из живущих в Оптиной Пустыни иноков и послушников обязаны своим поступлением в монастырь именно о. Амвросию.
     Хотя формально в Оптиной Пустыни настоятельствовал о. Исаакий, но духовно главенствовал старец Амвросий. Он по-прежнему оставался тем же «заштатным иеромонахом» без всяких официальных прав, но без его совета не предпринималось ничего сколько-нибудь важного; он стоял во главе всего внутреннего строя обители. А в скиту на попечении старца находилось хозяйство и финансовые дела, потому что начальник скита иеросхимонах Анатолий, занимаясь старчеством и умной молитвой, в которой, по отзыву о. Амвросия, достиг высокого совершенства, уклонялся от хозяйственных дел скита. Настоятель наряду с братией смиренно подчинялся духовному водительству старца, открывая перед ним свои помыслы. Двери кельи и сердце старца Амвросия всегда были открыты для братии, каждый мог входить к нему в любое время без всякого доклада. Своим добрым влиянием как на братию обители, так и на приходящих богомольцев старец Амвросий содействовал подъему и благоустройству Оптиной Пустыни. Взаимные отношения старца с настоятелем и братией основывались на христианской любви и смирении. Старец относился к настоятелю с глубоким уважением и на более важные дела сам всегда испрашивал у него благословение. О. Амвросий никогда не настаивал на своем мнении, но только подавал мудрые советы. Поэтому настоятель добровольно подчинялся воле старца. Впоследствии, когда старец скончался, о. Исаакий со скорбью говорил: «Двадцать девять лет провел я настоятелем при старце, и скорбей не видел. Теперь же, должно быть, угодно Господу посетить меня грешного скорбями».
     Но служение старца не ограничивалось только монастырем. Этот подвижник, живший в маленькой келье, сумел раздвинуть ее стены на необъятные пространства. Люди всех званий и положений, жители самых далеких губерний – все знали смиренного прозорливого оптинского старца. К о. Амвросию в Оптину Пустынь тянулись тысячи верующих душ. Как часто келейники о. Амвросия, уступая многочисленным просьбам посетителей докладывали старцу: «Батюшка, вас ждут». – «Кто там?» – спросит бывало старец. «Московские, вяземские, тульские, белевские, каширские и прочие народы», – отвечают келейники. Десятиминутного разговора со старцем ждали по несколько дней. Не хватало ямщиков для перегона между Оптиной и Калугой, а также номеров в многочисленных оптинских гостиницах.
     Христианское участие к людям заставляло иеросхимонаха Амвросия открывать двери своей кельи всем, стучавшим в нее. Прием посетителей он начинал после утреннего чая; это было часов около девяти-десяти. Но и до этого времени старец был погружен в заботы о других. Когда старец начинал умываться, келейниками задавались вопросы: «Батюшка! Вот тот-то в таких-то обстоятельствах находится, – что ему благословите делать?» или: «вот та-то просит благословение на такое-то дело, благословите или нет?» – и проч., и проч. Отец Амвросий успевал и свое дело делать и отвечать на вопросы. Во время утреннего чая старец диктовал письма. К этому времени собиралось довольно много посетителей, которые, проявляя нетерпение, начинали звонить в звонок и стучать в дверь. Но прежде чем выйти к ним, болезненный старец нуждался в переодевании, чтобы снять потное белье и носки и надеть сухие. Старец при всяком удобном случае старался преподать назидательное слово о христианской жизни. И в данный момент, подготавливаясь к выходу к посетителям, он занимался с кем-либо из братии, с одним или несколькими, если велся общий разговор. Наконец, в простой одежде послушника старец выходил к давно уже ожидавшим его посетителям. Жизнеописательстарца Амвросия, описывая его портрет, говорит: «По виду батюшка о. Амвросий был благородный старец, немного выше среднего роста и несколько от старости сутуловат. Будучи смолоду очень красивым..., он и в старости не потерял приятности в своем лице, несмотря на его бледность и худобу. На голове спереди имел небольшую лысину, которая, впрочем, нисколько его не безобразила и даже как будто шла к его лицу, а сзади несколько прядей коротких темно-русых с проседью волос; на лбу две-три морщины, которые при случае совершенно сглаживались; глаза светло-карие, живые, проницательные, видящие душу насквозь; губы обыкновенные; борода довольно длинная, редкая, седая, в конце раздвоенная. Батюшку нельзя себе представить без участливой улыбки, от которой становилось как-то весело и тепло, без заботливого взора, который говорил, что вот-вот он сейчас для вас придумает и скажет что-нибудь очень полезное. Также трудно представить его и без того оживления во всем, – в движениях, в горящих глазах, – с которыми он вас выслушивает и по которому вы хорошо понимаете, что в эту минуту он весь вами живет, и что вы ему ближе, чем сами себе».
     Выйдя из кельи, старец сначала проходил по коридору, где были мужчины. Одного он на ходу благословлял, другому говорил несколько слов; с особенными же нуждами принимал в приемной келье отдельно и занимался более продолжительное время. Потом проходил в хибарку и там уже оставался надолго. Целый день о. Амвросий проводил среди народа, приходившего к нему за советом, благоговевшего пред своим наставником. Делая каждому наставления соответственно его духовным нуждам и духовному развитию, он вникал в положение каждого, обращавшегося к нему, определяя его личный характер, его склонности, и с любовью указывал лучший исход. Все уходили от него утешенными и с облегченным сердцем. Духовный опыт старца Амвросия был настолько богат, что он как бы читал мысли приходящих к нему и часто, указывая на их сокровенные тайны, в беседах прикровенно обличал их. Однажды одна монахиня пришла к нему на исповедь и говорила все, что помнила. Когда она кончила, старец сам начал говорить ей все, что она забыла. Но одного греха, названного батюшкой, она, по ее настойчивым уверениям, не делала. И тогда старец ответил: «Забудь об том, я так сказал». И еще не успел закончить речь, как сестра неожиданно вспомнила, что этот грех действительно был совершен ею. Пораженная, она принесла чистосердечное раскаяние. Если старец беседовал с кем-либо при народе, то он не имел обыкновения обличать прямо и резко, но поучал так искусно, что его обличение, несмотря на присутствие множества народа, понятно было только одному тому, к кому оно относилось.
     Познав на личном опыте спасительность смирения, старец стремился научить этому и своих духовных детей. На самый насущный вопрос каждого человека: «Как жить, чтобы спастись?» – старец давал такие шутливые ответы: «Нужно жить нелицемерно и вести себя примерно, тогда дело наше будет верно, а иначе будет скверно», или «жить можно и в миру, только не на юру, а жить тихо». «Мы должны, – говорил еще старец, – жить на земле так, как колесо вертится – чуть только одной точкой касается земли, а остальными непременно стремится вверх; а мы как заляжем на землю, так и встать не можем». С первого взгляда простые и шутливые слова, но какой глубокий смысл содержится в них. Вот как объясняет жизнеописательиеросхимонаха Амвросия, близко знавший его и воспринимавший его дух, ответ старца на подобный вопрос «Как жить?»«Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем мое почтение». Если посерьезнее вникнуть в это наставление, то каждый увидит в нем глубокий смысл. «Не тужить» – т.е. чтобы сердце не увлекалось неизбежными для человека скорбями и неудачами, направляясь к Единому Источнику сладости вечной – Богу, через это человек, при бесчисленных и разнообразных невзгодах, может успокаивать себя, мирясь с ними, или «смиряясь». «Не осуждать», «не досаждать» – ничего нет обыкновеннее между людьми осуждения и досаждения, этих исчадий погибельной гордости. Их одних достаточно к тому, чтобы низвести душу человека во дно адово; между тем, они в обществе и за грех не считаются. «Всем мое почтение», – указывает на заповедь Апостола: «Честию друг друга большатворяще» (Рим. 12:10). То есть, в вышеприведенном изречении проповедовалось старцем, главным образом, смирение – эта основа жизни духовной, источник всех добродетелей, без которого, по учению св. Иоанна Златоуста, невозможно спастись. О значении смирения сам старец говорил так: «Лишь только смирится человек, как тотчас же смирение поставляет его в преддверие Царства Небесного».
     О. Амвросий принимал посетителей или беседуя с каждым в отдельности, или выходил на общее благословение, сначала к мужчинам, а затем к женщинам.
     Иногда летом старец выходил к народу на воздух. Медленно согбенный старец вдоль жердей, которые устанавливались от крыльца и служили старцу опорой при передвижении, в то же время сдерживая народ от напора. Отец Амвросий по временам останавливался, давая ответы вопрошающим его. Тысячи всевозможных вопросов сыпались ему из толпы, он все выслушивал внимательно. «Батюшка, – спросит кто-нибудь, – как мне благословите жить?»«Батюшка, – спрашивала другая, – куда мне благословите: замуж или в монастырь?» Вопросы один за другим: «Я гибну от нищеты»; «Я потерял все, что мне было дорого в жизни. Мне незачем жить»; «Неизлечимая болезнь меня терзает. Я не могу не роптать»; «Мои дети, в которых я вложил жизнь и душу, стали мне врагами»; «Я потерял веру, я не вижу благости Божией. На моем языке одни проклятия». К кому идти, кому довериться, перед кем выплакать душу, кто снимет с человека это каменное оцепенение долговременного безысходного страдания? И все приходили к старцу, как к последнему пристанищу. И среди этих стремнин горя, греха и отчаяния стоял о. Амвросий и с любвеобильным сердцем врачевал всех. Сколько раз самые сложные, отчаянные и запутанные житейские вопросы он решал двумя-тремя приветливыми, полными сердечного участия советами. Так, по-видимому, мимоходом решалась чья-нибудь судьба, решались важные вопросы, но всегда по благословению благодатного старца выходило хорошо, и решение оказывалось мудрым и правильным. Многие, имея какое-нибудь дело, желали только одного: чтобы при начале этого дела старец молча перекрестил их.
      Но не все приходили к о. Амвросию за делом. Некоторые только отнимали у него время и этим очень отягощали его. Он сам жаловался на таких посетителей в своих письмах: «Старость, слабость, бессилие, многозаботливость и многозабвение, и многие бесполезные толки не дают мне и опомнится. Один толкует, что у него слабы голова и ноги, другой жалуется, что у него скорби многи; а иной объясняет, что он находится в постоянной тревоге. А ты все это слушай, да еще ответ давай; а молчанием не отделаешься – обижаются и оскорбляются». И так тяжело ему было переносить ропот тех, кого он не мог по болезненности немедленно принять. Так, однажды, истомленный старец, с потупленным взором, едва брел среди толпы народной, а вслед ему послышался чей-то голос: «Этакая злоба! Прошел и не взглянул». «Вот так мы день за днем и живем, писал старец ответы в одном из писем, – и несправедливыми слывем в приеме приходящих и приезжающих. А виновата моя немощь и неисправность пред Богом и людьми». И всегда старец не только скорбел о своей болезненности, но был в веселом настроении и даже шутил. А выражавшие ропот вскоре начинали сожалеть о своей нетерпеливости и просили старца простить их. Старец принимал посетителей до вечера, делая небольшие перерывы на прием пищи и малый отдых. Иногда после обеда, когда старец был слаб, он принимал посетителей у себя в келье. А после вечернего правила к нему приходила монастырская братия на ежедневное исповедание помыслов.