Лекция насельника Сретенского монастыря, преподавателя Сретенской духовной семинарии иеромонаха Иринея (Пиковского) о начальных веках православного монашества, прочитанную 5 октября 2015 года
Сегодня мы поговорим о том, как появился феномен, называемый монашеством. Корнями он восходит к Египту периода I–IV веков. Там он фактически сформировался, и оттуда это дерево пустило свои ветви в другие страны. Говоря о возникновении монашества, мы должны будем затронуть некоторые сродные слова: «отшельничество», или – в целом – «аскеза». Монашество – это вид аскезы, которая появилась в форме отшельничества.
Итак, для начала – что же такое «аскеза»? Греческое слово άσκηση (упражнение), или ασκητής (атлет, борец) по своему происхождению остается несколько загадочным. Как минимум оно имеет три значения. С одной стороны, это некие физические упражнения, аскеза как физическая тренировка. С другой стороны, у философов – таких, как Ксенофонт и софисты, мы видим нравственный смысл этого слова: упражнение ума, воли. Наконец, у слова «аскеза» со времен Пифагора появляется некий религиозный смысл. В частности, размышления и философские изыскания Пифагора были связаны с религиозными практиками общины, в которой жили совместно, молились на рассвете, встречая Солнце: была определенная пифагорейская мистика, связанная с соответствующей аскезой. На рубеже тысячелетий, I века до и I века после Рождества Христова, в Александрии у такого иудео-христианина как Филон появляется некий синтез между тем, что мы можем вычитать в Ветхом Завете и тем, что встречается в греческой философии. И, в частности, у Филона Александрийского появляются такие выражения как, например, «упражняться в чистом благочестии». Филон, ориентируясь на Ветхий Завет, трактует его нередко аллегорически, символически, но, с другой стороны, используя некий философский принцип очищения ума, восхождения к добродетели, он вкладывает в философские категории и библейское содержание.
Если говорить собственно о Ветхом Завете, то слово «аскеза» появляется, наверное, только лишь начиная с книг Маккавейских – книг межзаветного периода, не канонических. Потом это слово возникает в книге «Деяний святых апостолов» у апостола Павла, в следующей фразе: «…и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми» (Деян. 24:16). Но, с другой стороны, тот же апостол Павел для обозначения этого же понятия «тренировка, упражнение» предпочитает употреблять другое греческое слово – γύμναση (отсюда наше русское «гимнастика», или «гимназия» – место, где проводятся тренировки). А вот уже с Климента Александрийского и Оригена (возможно, под влиянием самого Филона Александрийского и христианской письменности) слово «аскеза» приобретает более привычный для нас смысл. Это такое прочтение Священного Писания – и сам способ жизни – при котором человек очищает свой ум от низменного для того, чтобы взойти к неким горним познаниям Бога.
Итак: аскетизм был присущ греческой философии. В I веке мы видим у Филона Александрийского некий синтез библейского и греческой философской мысли; и далее в христианском богословии аскеза – в том понимании, какое сейчас существует в нашем богословии – впервые появляется у Климента и Оригена.
В Ветхозаветное время мотивом к аскетике, хотя это слово в Библии может не употребляться, служили следующие слова Священного Писания: «Будьте… святы, ибо Я свят, Господь Бог ваш». Это слова из книги Левит (Лев. 19:2). При этом та форма аскетизма, которая проявляется позже уже в монашестве египетском, в Библейские времена могла находить свое отражение в назорействе. Правда, назорейские обеты были временными: тот или иной человек, мужчина, давал обет Богу, и если Господь исполнял то, о чем человек просил, то, соответственно, суть обета была исчерпана и время его заканчивалось. И, конечно, для ветхозаветных людей отсутствовало понимание добродетели в виде девства. Наоборот, каждая еврейская семья, особенно ближе к эпохе Иисуса Христа, хотела иметь детей. Грехом считалась бездетность, потому что полагали, что в каком-то из поколений того или иного рода может родиться Мессия. Поэтому мы можем сказать, что ориентиром для древних христиан были, скорее, не назореи или обычные праведники, но те отшельники, которых мы видим в лице пророка Илии и потом Иоанна Предтечи. Они были, так сказать, первейшей моделью для развития египетского отшельничества. И для большинства читателей Ветхого Завета, конечно, аскетизм, если можно употребить это слово, в первую очередь заключался в самом непорочном служении Богу.
И, с другой стороны, хотя понятие «девства» в Ветхозаветной религии не существовало в том виде, в каком мы его потом встречаем в монашестве, однако блудом могло считаться и злоупотребление друг другом в супружеской связи. То есть, когда брак заключался, или интимная связь осуществлялась не для деторождения, а для самоудовлетворения. Это, в частности, потом отрицалось и попрекалось в раввинистическом иудаизме, который развился после Рождества Христова. Тем не менее, в некоторых пророческих словах, например, у Иеремии, в выражении «И было ко мне слово Господне: Не бери себе жены и пусть не будет у тебя ни сыновей, ни дочерей на месте сем» (Иер. 16:1–2) как бы предуказуется такой особый, нестандартный подвиг спасения человека. И, более того, на рубеже эпох, на рубеже I века до Рождества и после Рождества Христова, мы видим, что и у мудрецов иудейских появляются соответствующие поговорки. Если цель брака не осуществляется, если невозможно достичь того идеала праведности в семье, который заповедан был Моисеем и другими пророками, то, следовательно (цитирую Книгу премудрости Соломона): «лучше бездетность с добродетелью» (Прем. 4:1).
Особый аскетизм в ожидании Мессии появляется перед Рождеством Христовым в сектантстве. И, в частности, в Иудее, в Александрии мы встречаем два вида сектантства, о которых сейчас говорят, что, они, якобы, даже были предвозвестниками христианского монашества. Это ессейство в Иудее и секта терапевтов, о которой пишет Филон, в Александрии. Но, надо сказать, что аскетизм ессеев, которых часто ассоциируют с Кумранской общиной на берегу Мертвого моря, сводился, скорее, не к поиску святости как таковой, а к более внимательному, но и излишне, может быть, требовательному отношению к внешней ритуальной чистоте. Ессеи ежедневно совершали ритуальные омовения. Они считали, что Ветхозаветный храм осквернен, поэтому к жертвоприношениям храма не прикасались; сами отдавали какие-то пожертвования в Иерусалимский храм, но в жертвоприношениях не участвовали. Более того, прочитывая Священные тексты на своем богослужении, они считали, что жертва реализуется в самом чтении, самой молитве. У ессеев, по свидетельству дошедших до нас памятников, также были общины не вступавших в брак людей. У Иосифа Флавия мы встречаем описания двух типов общин: тех ессеев, которые жили в городах и вступали в брак, но вели более строгий, замкнутый образ жизни, – и тех, которые жили в районе Мертвого моря и не вступали в брак.
Терапевты, или, по другому, целители, о которых пишет Филон Александрийский, также посвящали свою жизнь созерцанию Бога. И, по словам Филона, терапевтов, вступающих на путь служения Богу и врачевания души, побуждает к тому не пример, не призыв и не совет чей-либо, а исключительно Небесное влияние. Вследствие стремления к бессмертной блаженной жизни, полагая, что смертная жизнь у них кончилась, они оставляют свои имения сыновьям или дочерям, или другим родственниками, добровольно уступая им свои владения. У кого нет родных, те отдают свое имущество друзьям и знакомым. И так далее. По всей видимости, жизнь терапевтов настолько напоминала в последующем жизнь древних монахов, что церковный писатель IV века Евсевий Кесарийский даже как-то заметил: «Мы думаем, что слова Филона, ясные и неопровержимые, относятся к нашим подвижникам».
С другой стороны, как замечено современными исследователями, описывая общину терапевтов, Филон, скорее, писал не о той реальности, которую видел перед собой, но о том, что он хотел увидеть. Описывал некую идеальную общину, которая, на его взгляд, была бы чиста и ритуально, и душой; члены которой были бы истинными философами, любомудрами, оставаясь при этом приверженцами иудейской религии. Кроме Филона о терапевтах никто нам ничего не сообщает. Материальных памятников от них также не дошло. Поэтому можно представить, что это некий идеал, который так и не был до конца претворен в жизнь, но в несколько ином ракурсе был воплощен в последующем развитии египетского монашества.
Но что же произошло с начала проповеди Иисуса Христа? Надо заметить, что буквально с первых слов Нагорной проповеди, Сам Христос начинает позиционировать свое отношение к Писанию – и вообще к нравственной жизни – как к жизни некоего аскета и подвижника. Мы неоднократно встретим в Священном Писании Нового Завета, прежде всего в Евангелии, весьма радикальные слова. Например: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16:24). Следование означает подражание Христу. Его ученики, апостолы, именно так, буквально, понимают эти слова и следуют за Ним. И апостол Павел словно повторяет выражение Спасителя: «Подражайте мне, как я Христу» (1 Кор. 4:16), то есть приглашает своих учеников быть таким же, как он, исполнителями в буквальном смысле слова заповедей Христа. Цель этого следования исходила из заповеди Господа: «Будьте совершенны как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48).
Мы приводили сегодня слова из книги Левит: «Будьте святы, ибо Я свят». Господь Иисус Христос повторяет то же самое, что сказано в книге Левит, но в несколько ином ракурсе, побуждая человека к действию. Не просто напоминая о необходимости быть чистым, святым, светлым, но – быть совершенным, то есть употребить некое усилие, пойти за Ним, чтобы приобрести это совершенство. И, следовательно, первое христианское представление об аскетике можно кратко определить следующим выражением: это сознательное и добровольное усилие, направленное к достижению совершенства. Мы неоднократно встретим на страницах Евангелия слова, что «тесны врата и узок путь», и не всякий приобретает Царство Небесное, но приобретают его те, которые усилием его берут (см. Мф. 7:14; 11:12). Следовательно, нужна какая-то работа над собой, нужно понуждение себя к тому, чтобы исполнить заповеди Господа.
Подражание Христу и стяжание Царства Небесного, прежде всего, конечно же, требовало отказа от благ временных и преходящих. «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего», – пишет апостол Иоанн Богослов в своем Послании (1 Ин. 2:15–16). При этом под миром мы можем здесь понимать совокупность всего того, что отчуждено от Бога, что Ему противно. Не просто бытовая реальность, которая окружает человека, – орудия производства, техника, которой он пользуется, но собственно привязанность к этой технике, зависимость от нее; и зависимость и привязанность ко всему тому, что отделяет человека от Бога.
Обращаясь к христианам, апостол Павел говорил следующее: «Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем. Итак, да не царствует грех в смертном вашем теле, чтобы вам повиноваться ему в похотях его» (Рим. 6:11–12). Различая в человеке плоть и дух, внешнего и внутреннего человека, апостол Павел полагает, что в Крещении умирает ветхий человек, или плоть, но продолжает жить дух, или обновленный Духом Святым и посвящающий себя на служение Богу новый человек. Отсюда и христианин должен, прежде всего, искать небесного, а не земного. Помышлять о небесном и умертвить свои земные члены. Как пишется в послании Колоссянам – «блуд, нечистоту…» и так далее (см. Кол. 3:5). Противление ветхому человеку, уже по апостолу Павлу, предполагает некую духовную брань. Апостол Павел особенно подчеркивает, что она не есть «против плоти и крови», то есть не против окружающих нас людей или предметов, но «против начальств… властей… мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6:12).
Итак, апостол Павел, как истинный последователь Господа Иисуса Христа, словно растолковывает слова Спасителя и показывает пути для их воплощения. Христос подчеркнул, что следует искать прежде Царства Небесного и правды его (см. Мф. 6:33), а с другой стороны, Он также подчеркнул, что Царствие Небесное «внутрь вас есть» (см. Лк. 17:21). Следовательно, большинство Его законов или заповедей направлены на внутреннее содержание жизни человека, как на достижение Царства. Вы многократно можете встретить этому примеры в Евангелиях, например, от Матфея и Марка, – когда Господь, споря с фарисеями, говорит, что «не то оскверняет человека, что входит в человека» (то есть какая-то грязная еда или прием пищи неумытыми руками, или с немытой посуды), «но то, что исходит из человека». Это всякое сквернословие, злоречье, блуд, нечистота и так далее (см. Мф. 15:11; Мк. 7:15).
В Евангельских перечнях грехов мы видим, что есть нечто большее, выходящее за нормы обычной Ветхозаветной праведности, – то, что касается уже некоего закона христианского подвижничества или, по другому, очищения своего сердца.
Итак, с точки зрения богословия Господа Иисуса, прежде всего человек должен искать совершенства в Боге. Это совершенство в Боге приводит человека к обретению Царства Небесного. Средством для обретения Царства является исполнение заповедей, которые направлены на состояние души, на очищение сердца, на преображение человека. Следовательно, праведность Христова – это праведность совести, праведность духа, праведность ума, праведность внутренних сил души, а не только наружная, показная, лицемерно-фарисейская праведность.